Детские игры - Страница 84

Мне было досадно от того, что я так просчитался, и я стал думать, как бы с ним расквитаться.

После обеда я снова направился к ферме Элфа, свернул на пастбище и нашел быка. Он был рад меня видеть, хотя для порядка немного поревел и пару раз ковырнул землю копытом.

Всю дорогу я размышлял о том, смогу ли я разговаривать с быком, как с Джигой, и боялся, что не смогу, потому что Джиге положено быть умнее быка.

Все это так, конечно. Ужасно трудно было заставить быка что-либо понять.

Я совершил ошибку, почесав его за ушами, когда пытался его разговорить. Он чуть было не уснул. Я чувствовал только, до чего же ему это нравится. Поэтому я размахнулся и дал ему ногой меж ребер, чтобы он очнулся и послушал меня. Он действительно слегка прислушался и даже чуть-чуть ответил, но что это за ответ! Быки страшно тупые.

Но я не сомневался в успехе дела, потому что он постепенно стал разъяряться и выказывать недовольство. Мне даже показалось, что я немного перестарался. Я побежал к ограде и перескочил через нее одним махом. Бык остановился у ограды и принялся свирепо рыть землю, а я помчался оттуда со всех ног.

Домой я пришел довольный от того, что придумал такую ловкую штуку. И ни капли не удивился, когда в тот же вечер узнал, что Элфа забодал его бык.

Не слишком приятная смерть, конечно, но Элф ее заслужил. Не надо было меня обсчитывать.

Я сидел в бильярдной, когда кто-то принес эту новость, и все стали ее обсуждать. Одни вспомнили, как Элф говорил, что с быками всегда нужно быть начеку, а другие припомнили, как он часто говорил, что я единственный, кто ладит с этим быком, и что он всегда боялся, как бы меня этот бык не убил.

Они заметили, что я здесь сижу и спросили об этом, но я только мычал в ответ, и они стали надо мной смеяться, а мне было наплевать. Я знал такое, чего они не знали. Представьте, как они удивились, если бы я сказал им правду!

Дудки.

Я не такой дурак.

Придя домой, я взял блокнот и карандаш и начал составлять список всех своих врагов — всех, кто смеялся надо мной, плохо со мной поступал или говорил обо мне гадости.

Список получился приличный. В него вошел почти весь город. Я подумал и решил, что нужно, наверное, всех убить. Но вспомнив Элфа и банкира Пэттона, я пришел к выводу, что убивать тех, кого ненавидишь, — это еще не самое большое удовольствие. К тому же мне стало ясно, как Божий день, что если я убью столько людей, то одному мне будет скучно.

Я прочел список. Пара имен вызвала сомнения, и я вычеркнул их. Перечитав оставшихся, я убедился еще раз, что все это плохие люди. И раз уж я решил их не убивать, то должен был сделать с ними что-нибудь другое. Нельзя же позволять им оставаться плохими.

Я долго об этом думал и вспомнил кое-что из того, о чем говорил проповедник Мартин, хотя, как я уже сказал, он здоров поболтать. Я решил забыть о своей ненависти и воздать добром за их зло.

Я в растерянности и недоумении, хотя, возможно, это нормальная реакция после внедрения в чуждое существо. Это вероломная и беспринципная порода и, как таковая, представляет собой неоспоримую важность для изучения.

Я не перестаю поражаться легкости, с которой этот носитель использует мои возможности, и не перестаю ужасаться способам их применения. Меня более чем удивляет его собственная убежденность в своей умственной ущербности; его действия с момента моего внедрения этого не подтверждают. Возможно, культ неполноценности является характерной чертой этого вида, а может быть, думать о себе иначе считается дурным тоном.

Однако я начинаю подозревать, что каким-то образом он меня вычислил и с помощью этой непонятной стратегии пытается выжить. В таком случае оставаться с ним не вполне корректно с моей стороны, но он показал себя таким отличным местом для наблюдений, что было бы жаль его лишиться.

На самом же деле, я ничего не знаю. Я мог бы, конечно, взять под контроль его сознание, разобраться в истине и во всем, что меня смущает. Но я боюсь, что таким образом он потеряет ценность как свободный агент, и качество наблюдений снизится. Я решил выждать, прежде чем пойти на крайние меры.

Я позавтракал наспех, так мне не терпелось начать. Ма спросила, что я собираюсь делать, и я сказал, что просто пойду погуляю.

Первым делом я пошел к дому священника и сел там у забора между домом и церковью. Вскоре вышел проповедник Мартин и принялся ходить туда-сюда по своему, как он его называет, садику, притворяясь погруженным в благочестивые мысли. Но я всегда подозревал, что это только способ произвести впечатление на старушек.

Я легко дотянулся до него и так в него вошел, что, казалось, будто это я, а не он, расхаживаю туда-сюда. Странное чувство, скажу я вам, потому что все это время я прекрасно знал, что сижу за забором.

Ни о чем благочестивом он не думал. Он мысленно подбирал аргументы в пользу повышения своего жалования, которыми собирался сразить руководство церкви. Некоторых он клял за то, что они сквалыги и захребетники, и здесь я с ним соглашался, потому что так оно и есть.

Осторожно, как бы крадучись в его мыслях, я вынудил его думать об органистке Дженн Смит — о том, как он с ней обращается, и заставил его покраснеть от стыда.

Он попытался прогнать меня, хотя и не знал, что это я; он думал, что это в его собственных мыслях такое безобразие. Ничего у него не вышло. Я в него глубоко влез.

Я заставил его думать о том, как прихожане верят в него, считают своим духовным наставником; заставил его вспомнить молодость, когда он только вышел из семинарии и смотрел на свою жизнь, как на великую миссию. Я заставил его признаться в предательстве всего, во что он тогда верил, и так его извел, что он чуть не заголосил. И наконец, я заставил его осознать, что только чистосердечное раскаяние может его спасти. Только раскаявшись, он сможет начать новую жизнь и оправдать доверие прихожан.